Борис Акунин

Борис Акунин: Россия как Инь и Ян

20 июля 2022 года
«В непростые времена какие-то вещи становятся очень простыми, черными и белыми, — ты за войну или против войны, ты за диктатуру или против диктатуры. По этому поводу у меня, например, колебаний никаких нет, ответ ясен. А есть вещи очень непростые, есть вещи, в которых действительно, как Инь и Ян, непонятно, где черное переходит в белое, и они все смешаны». В первом выпуске «Непростого разговора» писатель Борис Акунин объяснил Елене Серветтаз, что он любит и что не любит в России

Елена Серветтаз: Всем привет, я Елена Серветтаз, и это непростой разговор о черном и белом. В принципе, все что угодно может быть Инь или Ян, но это не противоположности, так как они всегда с вкраплениями цветов друг в друга, и восприятие Инь как черного, или Ян как белого будет зависеть от множества факторов. Мой гость сегодня — писатель Борис Акунин.

А что, если рассмотреть Россию с позиции Инь и Ян, и то, какой мы сегодня ее увидим, положительной или отрицательной, будет зависеть от множества факторов, согласны?

Борис Акунин: Да, конечно, но это еще очень личный вопрос, я думаю, что каждый на него будет отвечать по-разному. Нам действительно предстоит очень непростой разговор, потому что мы сейчас живем в очень непростые времена. Что такое непростые времена? Непростые времена — это когда какие-то вещи становятся очень простыми, черными и белыми, — например, ты за войну или против войны, ты за диктатуру или против диктатуры. По этому поводу у меня, например, колебаний никаких нет, ответ ясен.

А есть вещи очень непростые, есть вещи, в которых действительно, как Инь и Ян, непонятно, где черное переходит в белое, и они все смешаны. Это то, что меня, да и многих сейчас в эти месяцы так сильно мучает, потому что в эту зону попадает один из самых важных аспектов нашего бытия, моего существования — это вопрос самоидентификации. Потому что для нас, людей, так сказать русской культуры, людей из России, то, что сейчас происходит в мире, то, что сейчас происходит с Россией, — это совершенно, совершенно невыносимая ситуация. И это время, когда отношение к России не только изменилось в мире катастрофическим образом, это время, когда мы, каждый из нас, переосмысливаем собственные отношения с Россией и собственное отношение к России. И я знаю, что многие из нас, многие из уехавших сейчас или раньше испытывают сильное желание разорвать эти связи — дистанцироваться, сказать, что я не хочу иметь к этому никакого отношения. Я знаю, кто-то из писателей сейчас вдруг говорит, что будет писать по-английски, кто-то из журналистов начинает делать передачи на английском языке. А я представляю, что сейчас происходит с русскими молодыми людьми и детьми, которые родились за границей. У многих из них сейчас будет желание вообще вычеркнуть из себя всю это русскую половину и полностью ассимилироваться, дистанцироваться и так далее и тому подобное. Причем когда я говорю о сложном отношении, я имею в виду не отношение к государству Российская Федерация, здесь мне все ясно, для меня государства Российская Федерация больше не существует, речь идет о взаимоотношениях именно с Россией, с русской культурой, с тем, что сейчас стало бранным словом «русский мир». Да, это словосочетание, от которого многие просто начинают...

ЕС: Трепетать, и оно конкретно скомпрометировано.

БА: Да, потому что оно совершенно скомпрометировано, хотя ни в слове «русский», ни в слове «мир» вроде бы ничего плохого нету. И каждому из нас приходится делать свой выбор, и такой выбор приходится делать мне, и с одной стороны, психологически, по обстоятельствам, мне вроде бы это было бы сделать гораздо легче, чем многим другим, потому что, во-первых, я уже давно живу в Европе и в России уже много лет не бываю, во-вторых, у меня нет проблем с языком, в-третьих, собственно говоря, у меня даже британское гражданство.

Я подал на британское гражданство, когда Путин изменил конституцию, обнулился, и стало ясно, что он собирается стать монархом, я подумал, ну если уж быть подданным монархии, лучше буду поданным честной монархии, чем фейковой монархии. Не говоря уже о том, что Елизавета Вторая мне нравится примерно в миллион раз больше, чем Владимир Первый. Но для меня это не путь. Вот лично для меня это совсем не путь.

У меня было какое-то выступление здесь в английской аудитории, и меня там представили, явно как бы желая сделать мне приятное, с особой британской деликатностью как georgian writer, грузинский писатель. Мне пришлось сделать поправку, сказать, что да, я грузин, но я русский писатель, я русский писатель, и это сочетание «русский» и «писатель» для меня не отрываются одно от другого. Русская культура — это часть меня, это, наверное, главная часть, поскольку я писатель. Я очень ясно вижу перед собой вот эти вот России, одну из которых я люблю, и другую, которую я ненавижу.

ЕС: Можно ли перенести Инь и Ян на любое явление и понятие, скажем, отношение к смерти в России? С одной стороны, есть «Бессмертный полк», а с другой — десятки, сотни непохороненных российских солдат в Украине — это тоже часть культуры, тоже Инь и Ян, и как они сопоставляются?

БА: Ну они, наверно, никак не сопоставляются, потому что, если Вы говорите про «Бессмертный полк», то он начинался как что-то живое и что-то настоящее, а потом превратился во что-то казенное, довольно бессмысленное, как все, к чему прикасается рука вот этого государства.

Нет, я сейчас думаю даже не об этом. Вот Вы говорите о людях, которые выходят куда-то, на какие-то казенные мероприятия, те самые люди, о которых сейчас принято в общем в мире говорить плохо: какие они пассивные, как они поддерживают диктатуру, как они все виноваты, все такое прочее, а я опять-таки думаю в терминах Ян и Инь про это, видимо, в силу своего образования японского. У меня несколько лет назад был диалог с писателем Михаилом Шишкиным, где я говорил, что существуют две совершенно раздельные России, две силы, две общественных силы, которые все время между собой сражаются за такую что ли духовную власть над основным населением, которое смотрит в обе стороны и выбирает. Вот эти две силы враждебные существуют в России уже по меньшей мере двести лет. У них абсолютно разные идеалы, у них абсолютно разные герои, те, кто является героем для нас, для тех, как правило, являются врагами, и наоборот. Вот если начать составлять такой что ли, я не знаю, пантеон моих героев и моих антигероев, я уверен, что это будет нечто противоположное по сравнению с пантеоном какого-нибудь там Владимира Путина, условно говоря. 

Давайте я Вам для примера перечислю несколько своих героев и антигероев, чтобы было понятно. Ну конечно, мой самый ранний, самый любимый герой — это автор «Повести временных лет», историки спорят, как его звали — Нестор или Сильвестр, — это неважно, но это человек, без которого мы не знали бы истории Руси вообще. Вот как он ее видел, как он ее записал, так мы и учим. Тех, кого он любил, любим мы, тех, кого он не любил, уж я не знаю, справедливо или нет, те у нас считаются злодеями. Мне очень греет душу мысль, что самым важным человеком древнерусской истории был литератор. Это мне как бы дает надежду и вообще на то, что с Россией все, может быть, будет неплохо, потому что страна, которая начинается с литературы, — это не пропащая страна.

Потом, если двигаться дальше по Средневековью, мне очень нравится Нил Сорский. Это идеолог нестяжательства, человек, который пытался безуспешно повернуть православную церковь от кесаря к духовности. У него это не получилось, потому что у государства были другие интересы, но он был интересный и трогательный. Или какой-нибудь прекраснодушный Новиков, который, естественно, попал в Шлиссельбургскую крепость. Или первый русский интеллигент Радищев, душа которого «страданиями уязвлена стала», из этого собственно говоря началась в России история интеллигенции — с того, что «душа уязвлена стала».

Ну конечно, главный человек вообще в русской истории и культуре — это Пушкин, с которым нам невероятно всем повезло. Трудно себе представить, что представляла бы собой Россия без Пушкина, потому что он внес туда вот эту замечательную живую… Наше представление о юморе, наше представление о красивом и некрасивом в языке, наше вообще представление о красивом и некрасивом в значительной степени идет от Пушкина. Самое интересное, что если вы спросите людей из противоположного лагеря, они Пушкина тоже назовут, но это будет другой Пушкин. Это будет Пушкин — автор «Бородинской годовщины», «Клеветников России», этих абсолютно каких-то бессмысленных графоманских стихотворений, с моей точки зрения.

Ну Чехов, разумеется. Самый лучший по человеческим качествам из всех русских писателей — Короленко, до такой степени хороший человек, что это даже мешало ему быть очень хорошим писателем. По-настоящему выдающийся писатель, он все-таки без воландовщины некоторой не бывает, а Короленко был ну вот совсем человек Яна. Или там, разумеется, любой из нас назовет Андрея Сахарова, хотя Сахаров с точки зрения литературной тоже очень непростой персонаж. Давайте не будем забывать, что это изобретатель водородной бомбы и что вполне возможно, мы, человечество, погибнем из-за того, что чудесный человек Андрей Сахаров изобрел водородную бомбу. Если кто-то пишет где-то роман под названием «Человечество» и мы все являемся героем этого произведения, это будет литературно и сюжетно очень сильный ход. Могу рассказать и про антигероев, если хотите.

ЕС: Ну конечно.

БА: Иван Грозный. Неслучайно, все эти люди из нынешней официальной исторической тусовки так бесятся, когда ты начинаешь называть Ивана Грозного злодеем и душегубом. Они ему памятники ставят, они говорят, что его оклеветали иностранцы, как он для них важен. Или какой-нибудь мерзотный Петр Андреевич Толстой, вот этот самый гэбешник Петра Первого, совершивший всякие отвратительные поступки, чемпион мира по выживанию. Или какой-нибудь родоначальник нынешних вот этих помоечных пропагандистов Фаддей Булгарин. Или вечный предатель и бес Азеф, который убивал и с той стороны и с этой стороны.

В советские времена разумеется — Сталин. Сталин, конечно, у меня в этом списке был чемпионом до последнего времени. Понимаете, я 24 февраля вышел, как обычно, работать утром, чтобы писать книгу, которая меня очень занимала, условное название «Яркие люди русской истории» о роли личности в истории. Яркие люди как со знаком плюс, так и со знаком минус, потому что часто бывает, что злодеи двигают историю гораздо активнее, чем какие-то положительные персонажи, и вдруг вот это все произошло.

Я вот сейчас уже с некоторым ужасом и отвращением думаю, что вполне может получиться, что самой яркой и самой крупной личностью российской истории окажется Владимир Путин. Этот, значит, человек, к которому до 24 февраля я относился как к какому-то вороватому комичному злодею, вдруг оказался совсем не комичным. И мы сейчас находимся в ситуации, когда этот человек, он точно погубит российское государство, и это уже сомнений не вызывает, он вполне может погубить еще жизнь на планете, потому что он угрожает ядерным оружием. Кто тогда будет самой важной и яркой личностью в Российской империи, если не он? Вот тоже мысль, от которой оторопь берет.

ЕС: Если на востоке концепция Инь и Ян является основополагающей, то в России примерно после 1915 года такой концепцией, важным смысловым символом должен был стать черный квадрат.

БА: Я не считаю Россию черным квадратом, я не считаю, что ее «умом не понять и аршином общим не измерить», вот так может говорить только поэт. Поэт не обязан быть умным, он силен другими своими качествами. Я, если что-то не понимаю, пытаюсь это понять, я пытаюсь найти для этого объяснение, и я, кстати, применительно к России пытался это сделать своим вот этим самым штольцевским арифметическим умом.

Говорить, конечно, о какой-то национальной ментальности это довольно сомнительное занятие, обобщать всегда рискованно, и тем не менее мы все знаем и понимаем, что какой-то собирательный русский отличается от собирательного британца или собирательного китайца. И я как-то стал думать, как эту формулу определить. Есть несколько культур, которые мне не чужие, помимо русской, я решил, что я начну с них, чтобы не примешивалось что-то эмоциональное. Причем меня интересует формула того, к чему данная культура стремится, что она считает похвальным, что она считает красивым, потому что о всяком культурном феномене нужно судить по тому лучшему, что в нем есть и по тому, чем он мог бы стать, чем он хотел бы стать, к чему стремится, а не по худшим каким-то качествам, которые часто бывают вызваны травмами, казусами и так далее. Ну вот я решил, что должна быть триада, что это должна быть триада, ну потому что триады, они привычнее. Идут от троицы, свобода-равенство-братство, мир-труд-май, кюхен-кирхе-киндер. Три точки — это уже позволяет создать какой-то объем.

Вот я стал думать, в чем, допустим, формула британскости. Это меня занимает, потому что я живу в Британии, смотрю вокруг, мне интересно. Вот я подумал, что такая вот британская идеальная формула — то, что в этой культуре считается самым похвальным и достойным, это, во-первых, конечно, безусловно свобода, потому что Англия — это первая страна, которая прикоснулась к свободе еще в XIII веке с Хартией вольностей. Другая — это, безусловно, dignity — достоинство, которое неразрывно связано со свободой, без свободы его не бывает. И в-третьих, это, наверное, честная игра — fair play. Есть эта вот такая триада довольно симпатичная.

Давайте попробуем про Францию, которую Вы…

ЕС: Ну свобода, равенство, братство.

БА: Свобода, равенство, братство — вот нет, думаю. Свобода, безусловно, уже с 1789 года — liberté, это точно, а вот насчет равенства и братства, я не думаю. Мне кажется, что остальные два компонента французской триады — это во-первых, такой дух, возвышенность, esprit — это вот так приподняться над землей, устремленность такая вверх и, конечно, красота. Вот эта свобода, esprit — возвышенность духа такая, возвышенность духа и красота — это французская триада, тоже очень симпатичная.

Возьмем японцев, которые мне тоже, прямо скажем, не чужие, которые меня очень живо интересуют. Ну во-первых, конечно, чувство долга — гири, во-вторых, вот это слово, для которого нет точного соответствия в русском языке, то, что называется «сэйдзицу». Это качество, которое у японцев считается самым главным, это такая искренность, подлинность, неподдельность. Потому что, что такое харакири? Это самурай показывает свое нутро, вот смотрите, мне нечего скрывать, я вот этим своим поступком демонстрирую свое сэйдзицу. В литературе можно про кого-то спрашивать, вот в этом человеке есть сэйдзицу или нету. То есть, как это по-русски перевести, даже точного перевода нет, но это очень важное качество. И третье качество — это, конечно, красота тоже, но не такая, как у французов, потому что японская красота — это красота, не бьющая в глаза, это югэн, это скрытая красота, это красота, требующая некоторой квалификации, некоторой подготовки. Тоже симпатичная триада получается, да?

Теперь переходим к трудной задаче, переходим к русской триаде. И она тоже получается очень красивая и совсем другая. Я не буду брать варварскую триаду — православие, самодержавие, народность, потому что это триада, которая выгодна государству и всегда была выгодна государству. Она сейчас по-другому называется, но она совершенно, так сказать, сохранилась, и самодержавие сохранилось, и православие сохранилось, и народность сохранилась. Народность — это вот стиль российского телевидения, этот развязный, с некоторым таким блатным присвистом через зуб как бы разговор, на котором власть разговаривает с народом: вот мы, народ, я с тобой, я народный, я не с этими очкариками, вот я — народная власть. «Замочить в сортире» — вот это народность в чистом виде.

ЕС: В российской дипломатии и с другими дипломатами так разговаривают, то есть это не только с народом — с другим миром. У нас президент даже не может запомнить имя другого президента, с которым он сидит на трибуне.

БА: Я думаю, что этот Лавров совсем по-другому разговаривает в кулуарах с тамошними дипломатами, совсем не так, как он разговаривает перед телекамерами. Это все делается, так сказать, для российского телевидения, абсолютно в этом уверен. Так вот, если говорить про «русскость», да, вот что такое «русскость»?

Мне кажется, что первый компонент — это правда. Стремление дойти до самой сути вплоть до саморазрушительности. «В чем правда, брат?» — это объясняется тем, что правда всегда давалась в этой стране очень нелегко. До нее всегда нужно было доходить самому и с риском для жизни докапываться, поэтому это очень важная вещь — поиск той правды, который руководит и русской литературой, и русской философией, и русским политическим активизмом.

Вторая черта, которая считается высоко похвальной и ценной — это сострадание. И она, конечно же, напрямую связана с большой русской литературой, но еще все-таки с православием. При том, что я человек как бы не религиозный и не церковный, я понимаю, что такое настоящее беспримесное православие, оно построено прежде всего на сострадательности.

И наконец, конечно, третья черта — это такая вот что ли широта. Широта, которая объясняется опять-таки тем, что человек всегда был не свободен, он был скован, он был сжат, он все время тосковал по тому, чтобы расправить плечи и как вздохнуть свободно. И широта это что-то такое, к чему стремится, как мне кажется, национальный танец, и конечно, просторы российские тоже здесь имеют значение. То есть в лучшем своем виде русский архетипический человек — это такой сострадательный и душевный щедрый правдоискатель. Это не самая плохая картинка, черным квадратом здесь и не пахнет.

Но когда мы смотрим на русскую историю и когда мы смотрим вокруг себя, мы сплошь и рядом видим совсем другого русского человека, который ведет себя совершенно иначе, который будет расстреливать в Катыни, который будет зверствовать в Гулаге, который будет устраивать этот ужас в Буче. Такой вечный вертухай.

ЕС: Со стиральной машинкой на танке.

БА: Ну вот что-то такое. И причем сейчас он для всего мира совершенно заслонил того русского человека, которого люблю я, которого я выше описал. Мир видит только его. Вот сейчас русский, россиянин, и это тоже существует, это передается из поколения в поколение, вот это мутная темная традиция этой собачьей головы на метле. И при этом вот эти люди, они считают себя настоящими русскими, настоящими патриотами. Но давайте двигаться дальше. Откуда берется, откуда берется вот эта мутная грязная сила, эта муть, которая всплыла на поверхность, откуда она берется, почему столько людей так охотно валяются в этой грязи? Это ведь тоже что-то национальное, что-то российское, что-то русское, так ведь.

ЕС: Я помню свое советское детство, хотя у меня был очень маленький период этого советского, я помню воспитательницу, которая унижала и была жестока. Любую советскую больницу вспомнить, когда тебя привозили, — не ори, сядь сюда, сейчас тебе рот зашью и так далее. Я всегда об этом говорю, если Путина не будет, останутся всегда эти люди, которые работают в больнице, в тюрьме, в любом ЖЭКе, которые тебя не видят как человека и которые этой властью тебя унижают и топчут.

БА: Это вот и есть то самое качество, то самое свойство, которое всю жизнь я считаю своим главным врагом в России. И это не что-то фатальное, это не что-то мистическое, это не что-то там неизлечимое, потому что у этого синдрома, у этой, если угодно, болезни, есть совершенно, как я понимаю, конкретная причина — историческая причина. Я бы назвал ключевым фактором, по которому определяется ценность каждого отдельного человека, страны, цивилизации — уровень развитости или неразвитости чувства собственного достоинства. Это самый главный фактор, потому что человек, или культура, или страна, где высоко развито чувство собственного достоинства будет вести, будет уважать и себя, и других, потому что иначе вести себя недостойно.

Если мы посмотрим на историю России, мы увидим, что чувство собственного достоинства и тирания — вещи несовместимые. Для тирании, любой тирании, чувство собственного достоинства — это главный враг. Вот за что я больше всего ненавижу Сталина, потому что Сталин как человек безусловно очень способный и очень расчетливый, планомерно вытаптывал в своих подданных чувство собственного достоинства, они все должны были проходить через унижения, он просто органически не выносил рядом с собой людей, у которых есть чувство собственного достоинства. И вот наш нынешний Сталин идет совершенно по тому же пути.

ЕС: Нарышкин на Совете Безопасности.

БА: Да. Вы помните этот Совет Безопасности, вот эти самые холопы, которые сидят, вжав голову. Вот какой у них градус чувства собственного достоинства — нулевой? Ни один человек с чувством собственного достоинства после того, что произошло двадцать четвертого февраля, государственный человек, заботящийся о благе государства, а не о собственной шкуре, не остался бы на своем посту. Вы хоть одну отставку там видели среди этих людей? Они ведь все понимают. Многие из них. И мне отвратительно, как эти так называемые системные либералы, которые удерживают на плаву этот утлый корабль, потому что у них нет чувства собственного достоинства, потому что каждый из них думает только о себе, находят для себя сто пятьдесят тысяч этических оправданий. Конечно же, вы знаете, этот самый развитый интеллект, он в этом смысле очень услужлив. Всегда найдется: ну как же люди, ну как же то, ну как же се, а на самом деле все очень просто и ясно. И вот этот дефицит чувства собственного достоинства является главной российской бедой вековой.

У меня мой персонаж Эраст Петрович Фандорин в одном из романов говорит, вернее пишет в дневнике, что есть пословицы и поговорки, которые он ненавидит, русские. Вот они собирают в себе весь Инь национальный. Это вот знаете: «Полюбите меня черненьким» или «Все по земле ходим». «Всем кушать надо», «Плетью обуха не перешибешь», «От поклона шея не сломается». Вот это все. Это все результат того, что государство постоянно держало людей как бы за шиворот, прижимало лицом к земле — на, смотри, в грязь смотри, в небо не смотри. Для того, чтобы люди стали другими, должны измениться условия их жизни. В обществе должны измениться нравственные правила.

Хорошее государство от плохого отличается тем, что в хорошем государстве обычному среднему человеку выгодно быть хорошим, выгодно вести себя прилично, ну и наоборот, естественно, часто в современном российском государстве выгодно вести себя неприлично, выгодно быть лживым, выгодно быть доносчиком, выгодно ни в чем не перечить начальству и угадывать его желания. Это все набор качеств омерзительный, и у него есть длинная традиция, это то, что я в этом самом феномене так называемой российской ментальности ненавижу.

ЕС: Действительно, есть ли у этой болезни положительный исход и зависит ли это от государства? Потому что мне тяжело понять женщину, которая разговаривает со своим сыном, который воюет в Украине, и она ему говорит, что она своими собственными руками убивала бы украинских детей. Это же не только Путин в этом виноват.

БА: В этом виноваты куриные мозги, они есть, наверное, у жителей любой страны, вот поэтому данный частный конкретный случай я бы не стал обобщать. Но от государства, конечно, зависит очень многое, государство вообще нужно прежде всего, как мне кажется, для того, чтобы задавать тон поведения. Это даже в большей степени зависит не от государства, потому что у государства функция — это защищать, помогать слабым и не мешать сильным — тем, кто может и хочет работать. Это как бы правильно настроенное государство.

ЕС: Да. Гарантировать права, свободы какие-то, правильно?

БА: Да, права, свободы. А вот есть еще отдельная функция у первого лица государства. Это тоже очень важно, потому что лицо — это есть лицо, и главная его задача, это подавать пример достойного поведения, чтобы хотелось вести себя так, как ведет себя он. Да? Вот как у Шекспира. Вот два лица: посмотрите на Владимира Путина и посмотрите на Зеленского, как они оба ведут себя в данной конкретной ситуации. Конечно, надо учитывать еще и то, что Зеленский как бы актер, ему это легче дается, но Путин с другой стороны уже так долго сидит у власти, что мог бы научиться. Какие они подают сигналы обществу? Как себя ведет каждый из них? Вот глядя на него, если страна должна ему подражать? Как будет подражать страна с таким лидером? Как будет себя вести страна с таким первым лицом и с таким первым лицом? Это вот такие вещи.

ЕС: Например, у французских лидеров, неважно, Макрона или Ширака, в советниках всегда были люди культуры: просветители, философы и писатели, и до сих пор Макрон советуется с писателями. Там есть целый ряд людей, которых он слушает. У Владимира Путина какие-то другие советники, видимо, и у нас нет такой культуры слушать писателя, мы с этого начали, что у них есть важная роль. 

БА: Я, честно говоря, не уверен, что главе государства нужно слушать писателя, потому что писатель — это все-таки довольно специфический род занятий, и вопросы государственного управления не входят в их число. Другое дело, что глава государства, собственно, любой человек, находящийся на очень большом ответственном посту, должен иметь набор таких камертонов в разных областях, по которым он сверяет свои решения, среди них, конечно, должны быть люди из области культуры, ну потому что культура, помимо всего прочего, очень важна еще и для государства, для государственного управления. Она создает атмосферу в обществе, она дает ему какие-то идеи, направления развития и так далее и тому подобное.

Про Владимира Путина я даже, честно говоря, уже и не думаю давно, кроме того, что, исходя из общей идеи о том, что, когда приходит какое-то испытание, какая-то беда, это зачем-то нужно, значит России зачем-то нужно пройти через этот тяжелый этап. Это испытание. И я думаю, естественно, о том, что будет дальше, что будет потом, что будет с Россией, что будет с россиянами. И здесь тоже получается такой вот Инь и Ян.

Здесь есть сейчас, как мне кажется, два варианта: или победит Инь, и Россия превратится в такую огромную Северную Корею, которая ощетинится ядерными ракетами от всего остального мира и будет Бог знает сколько лет загнивать, и там будут процветать все то, что я выше перечислил: подлость, доносительство, холопство, страх, это будет съедать поколение за поколением, живых людей будет калечить. Она превратится в такое страшилище и гноилище для всего мира, это ужасная идея. Есть вторая идея, второй вариант. Он тоже очень тяжелый, страшный. В России на самом деле сейчас в нынешней ситуации есть только один способ очиститься и реабилитироваться и восстановить свою репутацию, этот способ называется революция. Это тоже, так сказать, драматический трагический путь, это путь очищения, но вот третьего варианта я не вижу. Потому что все остальное будет все равно запачкано грязью, надолго. У меня возникает при этом ощущение какого-то личного банкротства, потому что мое поколение, то есть, тот отрезок жизни, за который несем ответственность мы.

Вот в августе девяносто первого года стояли под дождем около Белого дома, побоялись мы немножко, когда начали стрелять, троих убили, и все мы решили, что отныне Россия будет жить долго и счастливо, можно расслабиться. Возникло новое государство: триколор, двуглавый орел, все свободны, все отлично. Вот прошло тридцать лет, это государство, в создании которого мы принимали участие, можно сказать, что это было наше государство, мы его не сохранили, оно превратилось в то, во что оно превратилось. Это какой-то капитальный личный фэйл, поражение нашего поколения, и сейчас вытаскивать Россию из грязи, поднимать ее, как-то перестраивать будут следующие поколения, поколения наших детей или уже внуков. Мы им это вот оставили, и эта мысль наряду со всеми другими тяжелыми мыслями, которые меня одолевают последние месяцы, может быть, самая тяжелая.

ЕС: Ну а какие варианты могут быть и какие надежды на революцию, если, ну пусть они фейковые, эти опросы, но все равно, восемьдесят процентов довольны?

БА: Я не понимаю, Лен, вот этого сочетания — «пусть они фейковые эти опросы». Или они фейковые, или они не фейковые. Если они фейковые, их можно игнорировать. Я лично их игнорирую, потому что я не верю ни в какие опросы в государстве, в котором страшно говорить правду. Мне как-то даже немножко неудобно за уважаемый «Левада-Центр», что он оперирует всерьез этими цифрами. Да, дела идут в правильном направлении, в неправильном направлении… Ну если ты хочешь узнать, что думает народ, ты, профессионал социолог, задавай косвенные вопросы, из которых будет складываться настоящая картина. Где эти вопросы, может, они где-то есть, но я их не вижу.

Так вот, что будет дальше? Дальше, нет ничего нового под солнцем, будет то же, что было всегда, мы имеем дело с крайне неэффективной коррумпированной системой, которая не может исполнить даже те поганые задачи, которые перед собой ставит. Мы все это очень хорошо видим на примере этой войны, на примере этой экономики, на примере этой науки, этой промышленности, которая ничего не производит. Мы видим уровень этого стратегического мышления, вся надежда которого связана с тем, что бог даст, нас не бросит Пекин, а уж то, что Россия, Российская Федерация при этом станет китайской колонией — уже бог с ним, только бы нам тут усидеть. Это продолжаться долго может только в одном случае на самом деле, если западные лидеры окончательно решат, что чем российская революция и превращение этого огромного пространства в Югославию, где все со всеми воюют и у них ядерное оружие, лучше пускай сохранится этот Саддам Хуссейн, чем его свергать и появится новый ИГИЛ. Пускай лучше сидит там этот самый диктатор, пугает всех своими ракетами. Этот вариант вполне реальный и страшный именно для России и для всего того, о чем мы выше говорили. Если этого не произойдет, то это все развалится по причинам экономическим и из-за тяжелых ошибок, которые без конца совершает это некомпетентное руководство. Будет то же самое, как в феврале семнадцатого года, когда не понадобилась никакая оппозиция, никакие революционеры, они все были в эмиграции или в Сибири, и все равно все отлично взорвется.

ЕС: А с Украиной что будет?

БА: С Украиной, я надеюсь, будет все хорошо, потому что положение сейчас Украины и украинцев ужасно, действительно ужасно, и все же я им в определенном смысле завидую, потому что у них сегодня все плохо, но они знают, что у них завтра все будет хорошо, а у россиян сегодня все плохо, а завтра все будет хуже. Все это тоже знают и понимают. Украина, во-первых, осознала себя наконец настоящей нацией, ее признал весь мир, она всерьез наконец появилась на карте как большая и важная страна. И дай Бог, чтоб у нее все было хорошо, я уверен, что ей все в этом помогут. Но если рядом останется вот эта самая ощетинившаяся в Российской Федерации диктатура, то, конечно покоя ни Украине, ни Европе, ни миру не будет.

ЕС: И еще одна вещь, о которой бы я хотела Вас спросить, можно ли сказать, что Борис Акунин и Григорий Чхартишвили — это тоже своего рода Инь и Ян?

БА: Псевдоним у меня не один, у меня несколько псевдонимов, поэтому я не столько Инь и Ян, сколько кубик Рубика. Но я, в общем-то, никогда не скрывал, что я думаю, как частное лицо, как человек, да и сейчас вообще такие времена, когда, как мне кажется, человеку, у которого есть какой-то выход на публику, ему стыдно молчать. Правда, сейчас в такой ситуации молчание равносильно какому-то капитулянству, это опять вопрос к чувству собственного достоинства, в конечном итоге все сводится к нему.

Я, пожалуй, должен сделать поправку к тому, что я выше сказал, потому что это относилось к людям, которые вроде меня находятся в зоне безопасности. Если человек, публичный человек, находится внутри России, то лично мне будет от него вполне достаточно, если он не будет участвовать в мерзости, не будет это поддерживать. Мы находимся сейчас в ситуации, когда для человека публичного даже неучастие в этом преступлении является поступком. Это совсем как было в СССР, в Советском Союзе.

ЕС: А Вы общаетесь с людьми в России, у Вас остались там друзья, какие перемены Вы увидели в них?

БА: Большинство моих друзей уехали просто из-за невозможности выносить эту атмосферу и из нежелания быть даже пассивными соучастниками. Те, кто остались, остались по каким-то там личным или семейным обстоятельствам, допустим, условно говоря, кого-то нельзя там оставить. Им всем сейчас очень тяжело, а мне за них очень горько и страшно.

Я, естественно, поскольку я писатель, получаю множество обратной связи от читателей, которые мне пишут каждый день в большом количестве, поэтому у меня есть какое-то представление о настроениях, во всяком случае среди людей, которым я до какой-то степени интересен. Это вовсе не обязательно какие-то приятные комплиментарные вещи. Полно народу мне пишет что-нибудь в духе, ну как можно быть таким, я не знаю, занятным писателем и таким плохим человеком. И за что же вы не любите Россию и за что же вы такой вот русофоб. Это пишут люди, для которых, видимо, Россия действительно является такой Путинландией — кто не любит Путина, тот не любит Россию, но это как раз те люди, которые лично мне не нравятся.

ЕС: Я еще одну параллель сделаю с Германией. После войны там проходил очень тяжелый период денацификации, куда попадали и жены, и дети руководителей Рейха, и потом вся страна выучилась понимать, что же на самом деле с ними произошло. У нас такое получится, если мы идем по сценарию, когда произошла революция и мы не Северная Корея?

БА: Это будет очень большая разница между новой Россией и послевоенной Германией, потому что Германия потерпела поражение в войне. Она была оккупирована, это совсем другая история. В России произойдет революция. В России будут задавать тон люди, которые не потерпели поражение — которые одержали победу, и поэтому конечно же стране придется очень серьезно разбираться со своей памятью, с людьми, которые совершили преступления.

Я, например, категорический и принципиальный противник люстрации, потому что люстрация — это нечто административное, а я — за справедливый суд, за личную ответственность каждого человека за то, что он совершил, или не совершил, хотя должен был. И я сторонник древнего, так сказать еще средневекового правила, что лучше отпустить виновного, чем осудить невиновного. И я думаю, что в России много лет будут проходить судебные процессы, в которых страна будет разбираться прежде всего сама с собой — что можно, что нельзя, за что надо отвечать, за что не надо отвечать. Это будет очень важный оздоровительный процесс, я в этом уверен.

ЕС: При нашей жизни? Хотя у нас небольшая разница…

БА: При Вашей точно.


 Мы продолжаем помогать украинцам, пострадавшим от войны. Поддержите благотворительные проекты «Настоящей России»!

Другие выпуски «Непростого разговора»

Выберите размер пожертвования