Мария Алехина: Ну, мне кажется, что здесь было бы правильно сказать о том, что у меня как, наверно, не знаю, у артиста, есть такая штука как микрофон и возможность говорить с людьми, возможность и рассказывать им нашу историю, и призывать их к тому, чтобы они делали свои акции, делали свой протест. И в этом смысле, конечно, во многом такой диалог и такая возможность — это, ну, конечно, штука, которая не дает упасть духом. Но, мне кажется, важно найти какую-то вещь, которая бы была в этом смысле универсальной и подходила бы всем людям. И, мне кажется, такая вещь — это благодарность, благодарность за то, что мы просыпаемся и видим каждый из этих новых дней, благодарность за то, что мы имеем возможность помогать другим людям, мы имеем возможность делать что-то, и даже несмотря на то, что эти дела сейчас кажутся, может быть, очень маленькими по сравнению с теми огромными бомбами, которые каждый день падают на Украину, но, несмотря на это, эти дела важно продолжать делать. И это такая вещь, которая, мне кажется, ну да, универсальная.
Борис Акунин: У меня есть моя работа. Когда это все произошло в феврале, это выбило меня из колеи на какое-то время, я не мог работать, я не мог писать. Потом я понял, что это не какой-то кратковременный кризис, это вот новая реальность, это так теперь будет долго. И я стал писать, и я сейчас пишу очень много, больше, чем когда бы то ни было. Это для меня своего рода такой эскапизм и спасение. Ну и вообще писатель — это такое специфическое существо, которое, что бы ни происходило в жизни, превращает это в топливо для литературы, для писательства. Другое дело, что я стал писать по-другому и про другое, но я пишу, да, я продолжаю писать.
Сергей Пархоменко: То, что в мире очень много людей, которые мне не равнодушны, вот совершенно конкретных людей. Это моя семья, это мои друзья, это люди, с которыми я работал в течение моей жизни. Я с ними общаюсь, иногда реально, иногда мысленно. Я, собственно, для них работаю, потому что я все время раздумываю над тем, как они видят то, что я делаю, как они оценивают то, что я делаю. И я совсем не отношусь к людям, которым все равно, что о них думают другие. Мне очень важно, что обо мне думают другие, но только вполне конкретные другие. Я в принципе могу взять лист бумаги и написать в столбик имена тех людей, которые мне важны. Вот они меня и поддерживают.
Алексей Венедиктов: Тут все очень просто. Во-первых, меня поддерживает понимание того, что у меня есть семья, и моя семья меня поддерживает. Понятно, что у меня есть друзья и коллеги, которые меня поддерживают. И понятно, что у меня есть аудитория, которая все время пишет и говорит: «Спасибо, что Вы с нами!». И ты понимаешь, что ты не просто греешь воздух, и у меня есть Россия, которую я люблю.
Кирилл Рогов: Работа, анализ — это все-таки очень увлекательно и феерически, особенно для людей моего возраста, которые видели первую часть пьесы, когда совершенно невероятным образом, как в кино, разваливался и исчезал коммунистический режим, который казался вечным. И вот теперь вдруг также феерически совершенно, ну как и тогда, происходят события, которые за несколько месяцев до то, как они происходят, ты даже не можешь помыслить, что они могут быть. И вдруг они происходят, и ты на них смотришь, как баран на новые ворота, и только поражаешься, как это вот, как устроена история. И то, что в одну жизнь ты проживаешь в обоих пространствах, как бы совершая этот круг, и наблюдаешь вот эту магию истории, для меня как для историка и политолога — это страшный, ну как бы сказать, не то что кайф, но ты присутствуешь при самом каком-то священном действии, которое ты изучал по книжкам.
Любовь Соболь: Меня поддерживает осознание того, что в России есть миллионы россиян, которые хотят жить в нормальной стране и которые выражают те же самые политические, морально-этические взгляды, как и я, которые не хотят этой войны, которые хотят жить в нормальной стране, прекрасной России будущего.
Виктор Шендерович: Не дает упасть духом, ну ощущение собственной правоты за одно со всем человечеством. Надо сказать, довольно беспрецедентное разделение на черное и белое, полутона исчезли, и если говорить о ясности, то ясность кристальная с 24 февраля 22 года. Поддерживает ощущение правоты и поддерживает твердое знание того, что мы не первые на таком историческим разломе, что у человечества были времена и более трагичные, и времена, которые выглядели гораздо безнадежнее, чем это наше время. Был 40-й год в истории человечества, в истории Европы, были и другие годы, казавшиеся смертельными и последними. И вообще время от времени наступают «последние времена», потом выясняется, что они все-таки не последние.
Олег Радзинский: Этот вопрос, в общем, не имеет ко мне отношения, потому что мне просто не свойственно падать духом, ни в каких ситуациях.
Сергей Гуриев: Это был очень тяжелый год, и он продолжается. Моя страна развязала войну, убила, видимо, десятки, если не сотни тысяч людей в соседней стране. Все больше и больше Россию сравнивают с гитлеровской Германией, и для это есть причины. Но меня поддерживает то, что я знаю многих граждан России, у меня много друзей-россиян, которые выступают против Путина, которые помогают сегодня Украине. И в этом смысле, конечно же, я не считаю, что Путин представляет Россию. Я считаю, что Путин — это не Россия. А настоящая Россия — это европейская страна, которая сегодня пытается воевать с Путиным, протестовать против Путина, противостоять Путину в России или за ее пределами. Пока это удается не очень хорошо. Тем не менее, тем не менее, такие люди есть, и среди моих знакомых и друзей таких людей много.
Олег Кашин: То, что сегодня поддерживает вас и не дает упасть духом? Я не думаю, что моя история здесь как-то может быть распространена на других людей и может служить примером. Все-таки мое положение в российском медиамире сегодня, скажем, к сожалению, да, таково, что общество поляризовано, есть те, есть эти, и у тех и у этих со мной неразрешимые взаимные противоречия. Я, как вы знаете, включен и в список иностранных агентов российским государством, и в список 6000 разжигателей войны и коррупционеров соответствующими структурами, выступающими от имени Алексея Навального. Ни там, ни там мне не рады. В этих условиях та небольшая, несколько десятков тысяч, но собранная на протяжении многих лет, буквально поштучно, моя личная аудитория, которая сопровождает меня в моих социальных сетях, на моих площадках, в том числе, в моем новом телеграм-канале, который я завел с началом войны, и он стал для меня таким моим главным, главным личным СМИ, где я ежедневно, трижды в неделю, извините, выступаю — вот это моя аудитория, тот коллектив многотысячный, но, тем менее, коллектив, который рядом, который всегда и одернет, если что, и поддержит, если плохо. Действительно, важность горизонтальных связей, здесь я уже говорю в общем виде, не важно, аудитория это или семья, или люди, которые рядом с тобой на работе. Только горизонтальные связи в условиях этого колоссального раскола, поляризации и в общем отсутствия идеальной части спектра, духовного, политического, какого угодно, только свои могут поддержать, те, о ком ты можешь сказать, что они тебя понимают и ты их понимаешь.